Неточные совпадения
«Уж не несчастье ли какое у нас дома?» — подумал Аркадий и, торопливо взбежав
по лестнице, разом отворил дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил, хотя более опытный глаз, вероятно, открыл бы в энергической по-прежнему, но осунувшейся
фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною шинелью на плечах, с картузом на голове,
сидел он на оконнице; он не поднялся и тогда, когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями к нему на шею.
По эту сторону насыпи пейзаж был более приличен и не так густо засорен людями: речка извивалась
по холмистому дерновому полю, поле украшено небольшими группами берез, кое-где возвышаются бронзовые стволы сосен, под густой зеленью их крон — белые палатки, желтые бараки, штабеля каких-то ящиков, покрытые брезентами, всюду красные кресты, мелькают белые
фигуры сестер милосердия, под окнами дощатого домика
сидит священник в лиловой рясе — весьма приятное пятно.
Должно быть, и японцы в другое время не
сидят точно одурелые или как
фигуры воскового кабинета, не делают таких глупых лиц и не валяются
по полу, а обходятся между собою проще и искреннее, как и мы не таскаем же между собой везде караул и музыку.
У окна
сидел, развалясь, какой-то «друг дома», лакей или дежурный чиновник. Он встал, когда я взошел, вглядываясь в его лицо, я узнал его, мне эту противную
фигуру показывали в театре, это был один из главных уличных шпионов, помнится,
по фамилии Фабр. Он спросил меня...
Когда я возвратился, в маленьком доме царила мертвая тишина, покойник,
по русскому обычаю, лежал на столе в зале, поодаль
сидел живописец Рабус, его приятель, и карандашом, сквозь слезы снимал его портрет; возле покойника молча, сложа руки, с выражением бесконечной грусти, стояла высокая женская
фигура; ни один артист не сумел бы изваять такую благородную и глубокую «Скорбь».
В связи с описанной сценой мне вспоминается вечер, когда я
сидел на нашем крыльце, глядел на небо и «думал без слов» обо всем происходящем… Мыслей словами, обобщений, ясных выводов не было… «Щось буде» развертывалось в душе вереницей образов… Разбитая «
фигура»… мужики Коляновской, мужики Дешерта… его бессильное бешенство… спокойная уверенность отца. Все это в конце концов
по странной логике образов слилось в одно сильное ощущение, до того определенное и ясное, что и до сих пор еще оно стоит в моей памяти.
Это был великолепный памятник, воздвигнутый благодарными наследниками «фундатору» заводов, старику Устюжанинову. Центр занимала высокая бронзовая
фигура в костюме восемнадцатого века. Ее окружали аллегорические бронзовые женщины, изображавшие промышленность, искусство, торговлю и науки.
По углам
сидели бронзовые музы. Памятник был сделан в Италии еще в прошлом столетии.
— Бахарев
сидит вторым от края; справа от него помещаются четыре женщины и в конце их одна стоящая
фигура мужеского рода; а слева
сидит очень высокий и очень тонкий человек, одетый совершенно так, как одеваются польские ксендзы: длинный черный сюртук до пят, черный двубортный жилет и черные панталоны, заправленные в голенища козловых сапожек, а
по жилету часовой шнурок, сплетенный из русых женских волос.
Человек, ехавший на дрожках, привстал, посмотрел вперед и, спрыгнув в грязь, пошел к тому, что на подобных улицах называется «тротуарами». Сделав несколько шагов
по тротуару, он увидел, что передняя лошадь обоза лежала, барахтаясь в глубокой грязи. Около несчастного животного, крича и ругаясь, суетились извозчики, а в сторонке, немножко впереди этой сцены, прислонясь к заборчику,
сидела на корточках старческая женская
фигура в ватошнике и с двумя узелками в белых носовых платках.
Княгиня Вера с неприятным чувством поднялась на террасу и вошла в дом. Она еще издали услышала громкий голос брата Николая и увидела его высокую, сухую
фигуру, быстро сновавшую из угла в угол. Василий Львович
сидел у ломберного стола и, низко наклонив свою стриженую большую светловолосую голову, чертил мелком
по зеленому сукну.
Людмила же вся жила в образах: еще в детстве она,
по преимуществу, любила слушать страшные сказки,
сидеть по целым часам у окна и смотреть на луну, следить летним днем за облаками, воображая в них
фигуры гор, зверей, птиц.
Я давно знаю ярмарку насквозь; знаю и эти смешные ряды с нелепыми крышами;
по углам крыш
сидят, скрестив ноги, гипсовые
фигуры китайцев; когда-то я со своими товарищами швырял в них камнями, и у некоторых китайцев именно мною отбиты головы, руки. Но я уже не горжусь этим…
Мне было приятнее смотреть на мою даму, когда она
сидела у рояля, играя, одна в комнате. Музыка опьяняла меня, я ничего не видел, кроме окна, и за ним, в желтом свете лампы, стройную
фигуру женщины, гордый профиль ее лица и белые руки, птицами летавшие
по клавиатуре.
Лозищанин вздохнул, оглянулся и сел на скамью, под забором, около опустевшего вокзала. Луна поднялась на середину неба,
фигура полисмена Джона Келли стала выступать из сократившейся тени, а незнакомец все
сидел, ничем не обнаруживая своих намерений
по отношению к засыпавшему городу Дэбльтоуну.
Перед нею
сидела на стуле какая-то длинная, сухая женская
фигура в чепчике, с головою, несколько качавшеюся, что сообщало оборке на чепце беспрерывное колебание; она вязала шерстяной шарф на двух огромных спицах, глядя на него сквозь тяжелые очки, которых обкладка, сделанная, впрочем, из серебра, скорее напоминала пушечный лафет, чем вещь, долженствующую покоиться на носу человека; затасканный темный капот, огромный ридикюль, из которого торчали еще какие-то спицы, показывали, что эта особа — свой человек, и притом — небогатый человек; последнее всего яснее можно было заметить
по тону Марьи Степановны.
Понемногу все отваливались и уходили наверх
по широкой лестнице в казарму. Я все еще не мог расстаться с кашей. Со мной рядом
сидел — только ничего не ел — огромный старик, который сразу, как только я вошел, поразил меня своей
фигурой. Почти саженного роста, с густыми волосами в скобку, с длинной бородой, вдоль которой двумя ручьями пробегали во всю ее длину серебряные усы.
Когда я вошел к Орлову с платьем и сапогами, он
сидел на кровати, свесив ноги на медвежий мех. Вся его
фигура выражала смущение. Меня он не замечал и моим лакейским мнением не интересовался: очевидно, был смущен и конфузился перед самим собой, перед своим «внутренним оком». Одевался, умывался и потом возился он со щетками и гребенками молча и не спеша, как будто давая себе время обдумать свое положение и сообразить, и даже
по спине его заметно было, что он смущен и недоволен собой.
В саду, между тем,
по распоряжению барона, засветили цветные фонари, и все кустики и деревца приняли какой-то фантастический вид: посреди их гуляли как бы тоже фантастические
фигуры людей. На скамейку, расположенную у того окна, у которого
сидел князь, пришли я сели Миклаков и Елена. Князя они совершенно не могли видеть.
На этот раз,
по вздохам и возне Тита, я понял, что он сильно озабочен. Я не видел его лица, и только его тощая, длинная
фигура выделялась белесоватым пятном. Натянув сапоги, он вздохнул и с минуту
сидел неподвижно. Потом опять вздохнул и закурил папиросу. Казалось, самый огонек, вспыхивавший в темноте, когда Тит затягивался, выражал тревогу и растерянность.
Прежде всего мне бросилась в глаза длинная
фигура Никиты Зайца, растянутая
по траве; руки были скручены назади, на лице виднелись следы свежей крови. Около него
сидели два мужика: один с черной окладистой бородой, другой — лысый; они тоже были связаны
по рукам и все порывались освободиться. Около Никиты, припав головой к плечу сына, тихо рыдала Зайчиха.
При входе в гостиную он увидел колоссальную
фигуру Задор-Мановского, который в широком суконном сюртуке
сидел, развалившись в креслах; невдалеке от него на диване
сидела хозяйка.
По расстроенному виду и беспокойству в беспечном,
по обыкновению, лице Клеопатры Николаевны нетрудно было догадаться, что она имела неприятный для нее разговор с своим собеседником: глаза ее были заплаканы. Задор-Мановский, видно, имел необыкновенную способность всех женщин заставлять плакать.
Раскаты его баса гремели в воздухе подобно трубному звуку, и его крупная, тучная
фигура с красной толстой головой, сизыми огромными, развевающимися
по ветру бакенбардами, с черными толстыми бровями над маленькими, блестевшими, как угли, глазами, когда он,
сидя на коне, командовал бригадой, была самая внушительная.
Когда Ольга Михайловна в другой раз очнулась от боли, то уж не рыдала и не металась, а только стонала. От стонов она не могла удержаться даже в те промежутки, когда не было боли. Свечи еще горели, но уже сквозь шторы пробивался утренний свет. Было, вероятно, около пяти часов утра. В спальне за круглым столиком
сидела какая-то незнакомая женщина в белом фартуке и с очень скромною физиономией.
По выражению ее
фигуры видно было, что она давно уже
сидит. Ольга Михайловна догадалась, что это акушерка.
От всей
фигуры веяло каким-то замогильным безучастием; на было в ней даже ни одной черты страдания: в холод и жар, в дождь и непогоду он
сидел одинаково сгорбившись и
по временам только постукивал пальцем одной руки
по другой.
Напряжённо вслушиваясь, Назаров смотрел, как вдоль берега у самой воды двигается высокая
фигура Степана, а рядом с нею
по воде скользило чёрное пятно. Ему было обидно и неловко
сидеть, скрючившись под гнилыми досками; когда Рогачёв пропал во тьме, он вылез, брезгливо отряхнулся и сердито подумал о Степане...
Пыль рассеялась. По-прежнему виден дворец и спокойная
фигура старого Короля. Толпа затихает. Гулянье продолжается. Вместе с тем в воздухе проносятся освежительные струи, как будто жар спал. Плавно и медленно выступает из толпы Дочь Зодчего — высокая красавица в черных тугих шелках. Она останавливается на краю, прямо над скамьей, где
сидит убитый тоскою Поэт, — и смотрит на него сверху.
По шоссе непрерывною вереницею катились линейки и тачанки, на них густо
сидели мужские
фигуры в красных повязках, с винтовками.
До сих пор живьем прыгают перед ним две
фигуры. Одна то и дело бродила
по роще, где тихие
сидели и в жар некоторые шили или читали. Она не могла уже ни работать, ни читать. На голове носила она соломенную шляпу высоким конусом, с широкими полями, и розовую ситцевую блузу. Выдавала себя за княжну Тараканову.
На площадке перед рестораном Откоса, за столиками,
сидела вечерняя публика, наехавшая снизу, с ярмарки, — почти все купцы. Виднелось и несколько шляпок. Из ресторана слышно было пение женского хора.
По верхней дорожке, над крутым обрывом, двигались в густых уже сумерках темные
фигуры гуляющих, больше мужские.
Ведерников ее поджидал. Она с любопытством оглядела украдкой его комнату. Было грязновато и неуютно, как всегда у мужчин, где не проходит
по вещам женская рука. Мебели почти нет. Портрет Ленина на стене, груда учебников на этажерке. Ведерников
сидел за некрашеным столом, чертил в тетрадке
фигуры.
Виктор Аркадьевич, не находя удобным ждать против самого дома, прошел несколько далее и начал ходить взад и вперед
по небольшому пространству гранитного тротуара, не теряя ни на минуту из виду подъезда графского дома, куда все продолжали подъезжать экипажи, и ворот, у которых с неподвижностью изваянной
фигуры сидел страж.
«Дьяком» называли Фундуклея потому, что в своем длинном английском ватошнике он очень напоминал известную киевлянам
фигуру златоустовского дьячка «Котина», который в таком же длинном ватошнике
сидел на скамеечке с тарелочкою и кропильницей у деревянной церкви Иоанна Златоуста и «переймал богомулов», уговаривая их «не ходить на Подол до братчиков, бо они дуже учени и переучени, а класти упрост жертву Ивану». Издали дьяк Котин и губернатор Фундуклей в английском капоте имели
по фигуре много сходства.